Легенды Невского проспекта - Страница 3

К оглавлению

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

— Да, — согласился адвокат, — это правда… Советское образование — лучшее в мире.

— Еще он подарил мне пиджак и туфли, — добавил Фима.

— За что?! — поразился адвокат.

— А я подарил ему свой пиджак и свои туфли.

— Зачем?!

— Ему нравятся наши товары.

— Так почему он не купил?!

— У него кончились деньги.

— Почему кончились?

— Он был накануне в ресторане.

— В каком? — быстро воткнулся вопрос.

— На «Крыше» в «Европейской», — так же быстро последовал ответ.

— А больше денег у него не было?

— Я должен был попросить его показать мне бумажник? или счет в банке?

Адвокат доел кусок и облизал пальцы.

— Хорошо, молодой человек, — одобрительно признал он. — Он может подарить вам галстук, рубашку, пиджак и туфли.

— Носки и плащ, — добавил Фима. — Он сказал, что жена купила ему носки не того размера, а плащ дал мне надеть, потому что пошел дождь; дома я выгладил его и хотел вернуть, но он уже уехал.

— Что еще? — спросил адвокат.

— Две пары чулок и французское белье для моей мамы.

— Зайдите в субботу, — сказал адвокат. — Я должен изучить этот вопрос так, чтоб не было сомнений.

— Да, — согласился Фима, — сомнений быть не должно. Но не в субботу, а завтра. Время дорого.

— Молодой человек, — сказал адвокат.

— Дружба дружбой, а служба службой, — сказал тогда Фима. — Вы даете мне эту консультацию и получаете гонорар по высшей ставке. Ставку назовете сами.

Адвокат сдвинул очки на лоб. Фима вынул из кошелька полученную вчера зарплату и положил на стол. На ближайшие две недели они с мамой оставались с сорока копейками.

— Хорошо, — сказал адвокат. — Завтра в шесть.

— Подарки являются моей собственностью?

— Безусловно.

— Я могу их выкинуть?

— В первую же урну.

— Могу подарить?

— Первому встречному.

— Могу продать?

— Ага… Вероятно.

— Что значит — вероятно? Это мои вещи или нет?

— Вас интересуют статьи о спекуляции?

— А где вы тут видите спекуляцию?

Адвокат закурил Фимину папиросу и улыбнулся вошедшей с сеткой жене.

— Идишекопф, — ласково сказал он, кивая на Фиму. — Мать этого мальчика не умрет от нищеты.

Вот так в городе Ленинграде летом пятьдесят седьмого года в голове молодого и нормально задавленного жизнью восьмисотрублевого инженера и вполне типичного еврея Фимы Бляйшица родилась гениальная идея фарцовки.

Название это родилось позднее, и не у него, но название его мало заботило, потому что Фима был нормальным советским материалистом и прекрасно знал, что было бы дело, а название ему всегда найдется.

Нет, и до него, разумеется, всю жизнь скупали барахло у иностранцев и толкали его на барахолках и среди знакомых, но он первый подошел к проблеме серьезно и научно. Он первый исчерпывающе выяснил, что в уголовном кодексе нет статей, карающих за получение денег по дивной модели, безукоризненно им отшлифованной.

А также, будучи молодым, умным и энергичным человеком с высшим образованием, изучавшим также и политэкономию по Марксу, он прекрасно понимал важность первым реализовать ценную идею и перспективу монополизации рынка и эксплуатации чужого труда.

Взрывчатая энергия свершений и карьеры, глухо запертая Законом в его курчавой голове и узкой грудной клетке, обрела выход и направление и всепробойной струей ударила наружу.

3. Начало

Назавтра он, во-первых, назанимал у всех, кого мог, полторы тысячи рублей — по десять, пятьдесят, сотне, — «до получки», срочно «на костюм»; и, во-вторых, записался в бригадмил, то бишь в народные дружинники, о чем и получил полезные красные корочки.

Первого своего фирмача он разбомбил в Эрмитаже, в нижнем гардеробе у выхода, рядом с туалетом. В том тесном и летучем столпотворении за каждым уследить невозможно, контакт выглядел естественно и невинно, и заход вдвоем в туалет никак не может выглядеть специальным умыслом.

Группу он отметил, определяя английский экскурсовода, в малых голландцах, наслаждаясь искусством следом за ними, не пялясь и не приближаясь. Выцелил добродушного на вид парня под тридцать, рассеянно обогнал их перед лестницей, подождал в гардеробе, поправляя прическу перед зеркалом за женскими спинами.

— Сори, — сказал он, попятившись и ненароком слегка толкнув парня.

— Сори, — приветливо улыбнувшись, в свою очередь ответил тот.

Фима, сияя доброжелательством ему в глаза, краем зрения зацепил галстук и сделал потрясенное лицо.

— Ар ю фром Парис? — умирая от восторга, спросил он непосредственно у галстука.

— Ноу, фром Свиден, — ласково ответил владелец.

— Зис ван из май оулд дрим, — мечтательно пожаловался Фима галстуку. — Свиден из вандерфул кантри, ай ноу. Ай вонт мэйк ю литл призент фром Раша. Хэв ю ван минит?

Швед покосился на дам из своей группы, выстроившихся в хвост привычной советской очереди, загибающейся в женский туалет, и отвечал утвердительно, что он хэв.

Фима чуть заметно подмигнул, чуть заметно двумя пальцами за рукав задал ему секундно направление в мужской туалет, там внутри тоже была очередь, и он небрежно, как бы одной рукой уже расстегивая штаны, другой сунул шведу семерную матрешку.

— Оу, сэнк ю вери мач, — рассыпался донельзя счастливый швед.

— Нот ит ол, — печально ответил Фима галстуку. — Из ит вери експенсив синг фор ю? Ченч, иф ю пли-из, ее?

Швед секунду поколебался, наметив движение руки к галстуку — не то щедрое, не то наоборот, защищающее.